+7 905 748 28 77
Творчество Вячеслава Козлова
Инструкция по сотворению чуда
Вячеслав Козлов
Все чудеса выглядят неправдоподобно, непредсказуемо, нелепо, странно.
Сегодня я расскажу вам о чуде, которое можно сделать самому, что называется, не отходя от кассы. Это чудо превращения всего, что вам встречается на жизненном пути, в золото. Нет, не в тот металл, за который гибнут люди, а в настоящую ценность, которую человек может унести с собой после смерти в этом мире, которую люди обычно называют счастьем. Вот послушайте, как я это делаю.
Я просто сидел в машине и ждал, пока небритый водитель южной внешности сдавал задним ходом, чтобы выехать со стоянки. Я видел, что этот манёвр даётся ему трудно, что места не хватает, и он нервничает, но помочь ему я не мог. Когда багажник его машины приблизился к моей, я нажал на клаксон, но он не успел остановиться, и я услышал скрежет металла. Южанин вышел из машины и, активно жестикулируя, направился в мою сторону. Я тоже поднялся навстречу ему и услышал яростные обвинения в свой адрес. Чего я, мол, здесь стою, что я не вижу, что здесь не развернуться и тому подобное. Вид у него был явно агрессивный, мне даже показалось, что он готов со мной подраться. Я посмотрел на приличную царапину на своей машине и понял, что самое время совершить чудо. Дело в том, что я совершенствую себя по восточной системе Фалуньгун и поэтому стараюсь вести себя по принципу «Истина-Доброта-Терпение».
– Как я Вам благодарен – сказал я ему и широко улыбнулся.
Южанин остолбенел.
– Я уже давно собирался покрасить свою машину, на ней уже так много царапин, да всё руки не доходили. Теперь, благодаря Вам, я сделаю это в ближайшее время. Хорошо, что мы с Вами встретились.
Водитель, наконец, понял, что его ни в чём не обвиняют и не требуют с него компенсации и тоже улыбнулся.
– Ах, дорогой, я тоже рад встрече с таким хорошим человеком.
Мы обнялись, и он уехал. А на душе у меня было легко и светло.
Может быть, кто-то скажет, какой абсурд, разве можно так неадекватно себя вести! А что я вам говорил? Чудо выглядит абсурдно. На то оно и чудо. Но посмотрите на результат. Маленькая царапина на машине на фоне многих других не сделала её хуже. Ну разве чуть-чуть. Но сколько нервной энергии мы сэкономили. Скольких негативных эмоций нам удалость избежать. Мы не насажали друг другу синяков и расстались друзьями. Теперь мы не хватаемся за сердце и не прикладываем лёд к ушибам.
Нет нужды повторять, как негативные эмоции разрушают здоровье и как позитивные его укрепляют. Сколько денег люди тратят на лекарства! Сколько на психотерапевтов! А тут – совершенно бесплатно! Просто поблагодарил.
Конечно это не просто. Надо справиться со своими эмоциями, надо преодолеть стереотип поведения. С первого раза вряд ли получится. Да и со второго – тоже. Для этого и существует совершенствование человека. Постепенно, раз за разом стараться себя контролировать, стараться думать о другом человеке, не считать его врагом, ставить его интересы выше своих. Это даётся не сразу. Фалуньгун это древний восточный метод совершенствования человека. Именно Фалуньгун позволил мне воспитать в себе способность искренне поблагодарить человека за то, что он создал мне трудную ситуацию, и я смог сделать ещё один шаг на пути своего совершенствования.
Искренняя благодарность. Это настоящее чудо. Она оставляет в душе неизгладимый позитивный след. Она приводит человека в состояние гармонии с миром, с людьми, со всей вселенной. Это ли не настоящее золото?
В следующий раз, когда попадёте в трудную ситуацию, попытайтесь найти в другом человеке что-то положительное и искренне поблагодарите его. Сами увидите, что получится.
Вячеслав Козлов. СПб
Вячеслав Козлов
Все чудеса выглядят неправдоподобно, непредсказуемо, нелепо, странно.
Сегодня я расскажу вам о чуде, которое можно сделать самому, что называется, не отходя от кассы. Это чудо превращения всего, что вам встречается на жизненном пути, в золото. Нет, не в тот металл, за который гибнут люди, а в настоящую ценность, которую человек может унести с собой после смерти в этом мире, которую люди обычно называют счастьем. Вот послушайте, как я это делаю.
Я просто сидел в машине и ждал, пока небритый водитель южной внешности сдавал задним ходом, чтобы выехать со стоянки. Я видел, что этот манёвр даётся ему трудно, что места не хватает, и он нервничает, но помочь ему я не мог. Когда багажник его машины приблизился к моей, я нажал на клаксон, но он не успел остановиться, и я услышал скрежет металла. Южанин вышел из машины и, активно жестикулируя, направился в мою сторону. Я тоже поднялся навстречу ему и услышал яростные обвинения в свой адрес. Чего я, мол, здесь стою, что я не вижу, что здесь не развернуться и тому подобное. Вид у него был явно агрессивный, мне даже показалось, что он готов со мной подраться. Я посмотрел на приличную царапину на своей машине и понял, что самое время совершить чудо. Дело в том, что я совершенствую себя по восточной системе Фалуньгун и поэтому стараюсь вести себя по принципу «Истина-Доброта-Терпение».
– Как я Вам благодарен – сказал я ему и широко улыбнулся.
Южанин остолбенел.
– Я уже давно собирался покрасить свою машину, на ней уже так много царапин, да всё руки не доходили. Теперь, благодаря Вам, я сделаю это в ближайшее время. Хорошо, что мы с Вами встретились.
Водитель, наконец, понял, что его ни в чём не обвиняют и не требуют с него компенсации и тоже улыбнулся.
– Ах, дорогой, я тоже рад встрече с таким хорошим человеком.
Мы обнялись, и он уехал. А на душе у меня было легко и светло.
Может быть, кто-то скажет, какой абсурд, разве можно так неадекватно себя вести! А что я вам говорил? Чудо выглядит абсурдно. На то оно и чудо. Но посмотрите на результат. Маленькая царапина на машине на фоне многих других не сделала её хуже. Ну разве чуть-чуть. Но сколько нервной энергии мы сэкономили. Скольких негативных эмоций нам удалость избежать. Мы не насажали друг другу синяков и расстались друзьями. Теперь мы не хватаемся за сердце и не прикладываем лёд к ушибам.
Нет нужды повторять, как негативные эмоции разрушают здоровье и как позитивные его укрепляют. Сколько денег люди тратят на лекарства! Сколько на психотерапевтов! А тут – совершенно бесплатно! Просто поблагодарил.
Конечно это не просто. Надо справиться со своими эмоциями, надо преодолеть стереотип поведения. С первого раза вряд ли получится. Да и со второго – тоже. Для этого и существует совершенствование человека. Постепенно, раз за разом стараться себя контролировать, стараться думать о другом человеке, не считать его врагом, ставить его интересы выше своих. Это даётся не сразу. Фалуньгун это древний восточный метод совершенствования человека. Именно Фалуньгун позволил мне воспитать в себе способность искренне поблагодарить человека за то, что он создал мне трудную ситуацию, и я смог сделать ещё один шаг на пути своего совершенствования.
Искренняя благодарность. Это настоящее чудо. Она оставляет в душе неизгладимый позитивный след. Она приводит человека в состояние гармонии с миром, с людьми, со всей вселенной. Это ли не настоящее золото?
В следующий раз, когда попадёте в трудную ситуацию, попытайтесь найти в другом человеке что-то положительное и искренне поблагодарите его. Сами увидите, что получится.
Вячеслав Козлов. СПб
ПОДВИГУ ЖЕНЩИН ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Сказка - быль
Сестра милосердия
Вячеслав Козлов
Отца-то моего сразу убило, как война началась. Матушка как похоронку получила, так весь вечер белугой и проревела. А я, хоть и была совсем молодой девчонкой, но все же пошла на фронт. Это сейчас в кино показывают, как все рвались защищать Родину. А тогда страшно было. Страшно и горько. И как матушка ни отговаривала меня, однажды собрала я котомку, да на попутной полуторке и махнула в район, в военкомат, просидела там двое суток, пока не определили меня в медчасть и не увезли эшелоном на передовую.
Первые пару недель вообще ничего не помню, кроме страха. Ревела каждую ночь, не знала куда деваться. Кровь, смерть. Лекарств нет, докторов нет, бинтов – и тех нет. Притащишь раненого, а что с ним делать, не знаешь. Бывало, что и перевязать-то его нечем. Так и лежит. Кто в палатке, а кто и под открытым небом. И умирают, умирают. Только успевай оттаскивать. Потом пообвыклась.
А один так прямо на руках у меня и помер. Здоровый такой парень. Как я его тащила измучилась вся. Притащила, а он мертвый.
Сижу, реву. Вдруг кто-то меня за плечо обнимает. Оборачиваюсь – матушка Евдокия, фельдшерица наша. Это мы ее так прозвали – матушкой, потому что она нам как мать родная была. Ну я ей всю свою печаль и выложила. Помолчала она немного и говорит:
– Ты знаешь, как наша должность называется? Сестра милосердия. Понимаешь? Милосердия. Не сестра перевязки, или сестра эвакуации, а сестра милосердия. Может быть ты – последний человек, которого он видит в этой жизни. А ты тут суетишься да нервничаешь. Он вот все воюет, человеческого тепла не видит, так хоть в последний момент согрей его своим сердцем. Все ему польза будет. Не для тела, так хоть для души. Дай ему немного своего милосердия. Оно ведь от Бога. Оно выше боли, выше слез и страданий.
А однажды вытащила из боя одного постарше, вроде и не тяжелый, а умаялась. Далеко. Ну ничего, вот уже и бугорок знакомый, вот уже близко, там за бугорком в низиночке и палатка стоит. А с бугорка-то полегче будет, вниз-то мы по травке быстрехонько соскользнем, вот сейчас чуток наверх, вот, а теперь уже и легче.
Тащила-то задом, а как обернулась, так и обомлела. От палатки-то одни лоскуты обгорелые на ветках болтаются, да тела мертвые лежат. Я так и села. И такая обида взяла, аж слезы из глаз, как в первый день. Тогда тоже обидно было. Не за себя, за них, за бойцов наших родимых. Тащила, думала спасу, ан вот как вышло. Что делать не знаю, сижу и реву.
А тут усатик мой очнулся. Я его про себя усатиком прозвала. Усы у него уж больно хороши были. Пушистые пшеничные, только грязные немного. Очнулся, значит, меня зовет.
– Не кручинься, девица – это он меня успокаивает. Это я его должна успокаивать
– Поцелуй – говорит – меня.
Я тут смутилась.
– Как это, поцелуй? – спрашиваю.
– Дочка у меня осталась. Твоих годков будет. Видать, не свидеться уж. Как на тебя смотрю, ее вспоминаю. Так поцеловать хочется… – а голос-то уж слабый.
Ну, я тут поняла, слезы рукавом размазала, наклонилась к нему. А усы-то колючие, кожа шершавая, обветренная и махоркой пахнет. И до того он мне отца родного напомнил, что прижалась я к нему щекой и опять заревела.
– Ну вот, теперь и помирать можно.
– Как, помирать. Нет уж, вот теперь тебе помирать никак нельзя, что же ты дочку без отца оставишь?
И откуда силы взялись. Вытерла я лицо, гимнастерку под ремень заправила, да и потащила его к дороге. На дороге, думаю, кто-нибудь проезжать будет, меня увидит. Но машин не было. Все будто пропали. Это уж потом я узнала, что наши отступили.
Вижу стоять толку нет. Сволокла я его в колею, да и по колее. А в колее грязь, тащить-то легче, да ноги скользят по жидкой грязи, падала, вставала, снова тащила. А уж из колеи не выбраться – глубокая. Один раз поскользнулась в грязи, да и об камень локтем. Больно, обидно. Видно не дотащить мне его до своих. Видно и этот помрет. И такая горечь взяла, лежу чуть не плачу. А прямо передо мной ромашка маленькая. Примостилась на краю дороги, грязная вся. То ли машины ее забрызгали, то ли я, когда падала. Пообломанная вся, один стебелек да цветок.
– И тебя война покалечила.
Хотела с нее грязь стереть, да только больше испачкала. Руки все в грязи, гимнастерка – в грязи. Тогда я осторожно провела языком по ее лепесткам, словно поцеловала. Грязь выплюнула, вижу, заулыбалась моя ромашка. Будто говорит мне, вот, мол, и танки меня давили, и пули секли, а я стою и стоять буду.
– Что же я тут лежу? – Подхватилась я, да и потащила дальше своего усатика. А он будто заснул.–
Потерпи, милый, сейчас. Потерпи.
Так по дороге и перла его. Сама вся мокрая, грязная, как дотащила и не помню. Помню, подхватили меня и слышу.
– Эх, сестренка, а солдатик-то твой уж мертвый.
– Как мертвый?
Глянула я на него. А он такой мирный лежит, и будто улыбается. Вспомнила я, как поцеловала его и думаю, наверное, тогда и помер сразу. Улыбка такая у него, как только что дочку поцеловал. Счастливая.
Я так на землю и села рядом с ним, смотрю на него, и так жалко его стало. Погладила его по плечу, как отца родного, и тут он глаза открыл.
Вот после этого и стала я людей лечить.
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Сказка - быль
Сестра милосердия
Вячеслав Козлов
Отца-то моего сразу убило, как война началась. Матушка как похоронку получила, так весь вечер белугой и проревела. А я, хоть и была совсем молодой девчонкой, но все же пошла на фронт. Это сейчас в кино показывают, как все рвались защищать Родину. А тогда страшно было. Страшно и горько. И как матушка ни отговаривала меня, однажды собрала я котомку, да на попутной полуторке и махнула в район, в военкомат, просидела там двое суток, пока не определили меня в медчасть и не увезли эшелоном на передовую.
Первые пару недель вообще ничего не помню, кроме страха. Ревела каждую ночь, не знала куда деваться. Кровь, смерть. Лекарств нет, докторов нет, бинтов – и тех нет. Притащишь раненого, а что с ним делать, не знаешь. Бывало, что и перевязать-то его нечем. Так и лежит. Кто в палатке, а кто и под открытым небом. И умирают, умирают. Только успевай оттаскивать. Потом пообвыклась.
А один так прямо на руках у меня и помер. Здоровый такой парень. Как я его тащила измучилась вся. Притащила, а он мертвый.
Сижу, реву. Вдруг кто-то меня за плечо обнимает. Оборачиваюсь – матушка Евдокия, фельдшерица наша. Это мы ее так прозвали – матушкой, потому что она нам как мать родная была. Ну я ей всю свою печаль и выложила. Помолчала она немного и говорит:
– Ты знаешь, как наша должность называется? Сестра милосердия. Понимаешь? Милосердия. Не сестра перевязки, или сестра эвакуации, а сестра милосердия. Может быть ты – последний человек, которого он видит в этой жизни. А ты тут суетишься да нервничаешь. Он вот все воюет, человеческого тепла не видит, так хоть в последний момент согрей его своим сердцем. Все ему польза будет. Не для тела, так хоть для души. Дай ему немного своего милосердия. Оно ведь от Бога. Оно выше боли, выше слез и страданий.
А однажды вытащила из боя одного постарше, вроде и не тяжелый, а умаялась. Далеко. Ну ничего, вот уже и бугорок знакомый, вот уже близко, там за бугорком в низиночке и палатка стоит. А с бугорка-то полегче будет, вниз-то мы по травке быстрехонько соскользнем, вот сейчас чуток наверх, вот, а теперь уже и легче.
Тащила-то задом, а как обернулась, так и обомлела. От палатки-то одни лоскуты обгорелые на ветках болтаются, да тела мертвые лежат. Я так и села. И такая обида взяла, аж слезы из глаз, как в первый день. Тогда тоже обидно было. Не за себя, за них, за бойцов наших родимых. Тащила, думала спасу, ан вот как вышло. Что делать не знаю, сижу и реву.
А тут усатик мой очнулся. Я его про себя усатиком прозвала. Усы у него уж больно хороши были. Пушистые пшеничные, только грязные немного. Очнулся, значит, меня зовет.
– Не кручинься, девица – это он меня успокаивает. Это я его должна успокаивать
– Поцелуй – говорит – меня.
Я тут смутилась.
– Как это, поцелуй? – спрашиваю.
– Дочка у меня осталась. Твоих годков будет. Видать, не свидеться уж. Как на тебя смотрю, ее вспоминаю. Так поцеловать хочется… – а голос-то уж слабый.
Ну, я тут поняла, слезы рукавом размазала, наклонилась к нему. А усы-то колючие, кожа шершавая, обветренная и махоркой пахнет. И до того он мне отца родного напомнил, что прижалась я к нему щекой и опять заревела.
– Ну вот, теперь и помирать можно.
– Как, помирать. Нет уж, вот теперь тебе помирать никак нельзя, что же ты дочку без отца оставишь?
И откуда силы взялись. Вытерла я лицо, гимнастерку под ремень заправила, да и потащила его к дороге. На дороге, думаю, кто-нибудь проезжать будет, меня увидит. Но машин не было. Все будто пропали. Это уж потом я узнала, что наши отступили.
Вижу стоять толку нет. Сволокла я его в колею, да и по колее. А в колее грязь, тащить-то легче, да ноги скользят по жидкой грязи, падала, вставала, снова тащила. А уж из колеи не выбраться – глубокая. Один раз поскользнулась в грязи, да и об камень локтем. Больно, обидно. Видно не дотащить мне его до своих. Видно и этот помрет. И такая горечь взяла, лежу чуть не плачу. А прямо передо мной ромашка маленькая. Примостилась на краю дороги, грязная вся. То ли машины ее забрызгали, то ли я, когда падала. Пообломанная вся, один стебелек да цветок.
– И тебя война покалечила.
Хотела с нее грязь стереть, да только больше испачкала. Руки все в грязи, гимнастерка – в грязи. Тогда я осторожно провела языком по ее лепесткам, словно поцеловала. Грязь выплюнула, вижу, заулыбалась моя ромашка. Будто говорит мне, вот, мол, и танки меня давили, и пули секли, а я стою и стоять буду.
– Что же я тут лежу? – Подхватилась я, да и потащила дальше своего усатика. А он будто заснул.–
Потерпи, милый, сейчас. Потерпи.
Так по дороге и перла его. Сама вся мокрая, грязная, как дотащила и не помню. Помню, подхватили меня и слышу.
– Эх, сестренка, а солдатик-то твой уж мертвый.
– Как мертвый?
Глянула я на него. А он такой мирный лежит, и будто улыбается. Вспомнила я, как поцеловала его и думаю, наверное, тогда и помер сразу. Улыбка такая у него, как только что дочку поцеловал. Счастливая.
Я так на землю и села рядом с ним, смотрю на него, и так жалко его стало. Погладила его по плечу, как отца родного, и тут он глаза открыл.
Вот после этого и стала я людей лечить.
